В понедельник, 3 октября, в стенах Свято-Донского монастыря в Москве состоялась акция примирения и согласия, во время которой Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II освятил закладной камень на месте будущей часовни в память о жертвах гражданских смут и братоубийственных распрей в Отечестве и в рассеянии скончавшихся. Затем там была отслужена панихида по генералу Антону Ивановичу Деникину и его супруге Екатерине Васильевне, а также по философу Ивану Александровичу Ильину и его супруге Наталье Николаевне. В час дня их останки были перезахоронены в некрополе Свято-Донского монастыря. В гостях у программы «Вести. Подробности» — президент Российского фонда культуры Никита Михалков.

— Никита Сергеевич, по вашей инициативе все это и было затеяно, так что именно вы, наверное, в большей степени несете груз ответственности за разъяснение сути происшедшего. Так что же это все означает для российского общества?

— Это инициатива Фонда культуры, и тут огромную роль сыграли мои товарищи, и в основном Елена Чавчавадзе. А что касается сути, я считаю и хотел бы верить, что это начало окончания Гражданской войны, это духовное собирание страны. Невозможно больше делиться на «белых» и «красных». Невозможно существовать в условиях братоубийственных отношений, когда у каждого есть своя правда, а каждая правда — это еще не общая истина. Я считаю, что и генерал Деникин, который ни на шаг не отступил от своей присяги, и великий философ Иван Ильин, ни на шаг не отступивший от своего ощущения Родины, никогда не перевешивавший на плечи груз обиды на конкретных людей, до конца дошли в своей жизни. И сегодня они легли в русскую землю. Теперь над ними будут и русские дожди, и русские ветра, и русские птицы. И я убежден, что возликуют и возрадуются души их, и это нам, живущим в России сейчас, очень поможет.

— И все же в своем последнем обращении к своим единомышленникам генерал Антон Деникин призывал их не поддаваться гипнозу отождествления советской власти с народом российским. Вот его строки: «Недопустимо замалчивать зло и им творимое, воздерживаться от осуждения и тем более оправдывать из опасения. Ничто так повредить России не может, как оправдание большевистского режима и большевистской агрессивности. Надо правду называть правдой, ложь — ложью и преступление — преступлением». Так что, теперь будет новый виток развенчания преступлений советской власти? Вроде бы не очень сочетается все это с философией примирения?

— Я не думаю, что это так, и вообще, это не задача. Вы понимаете, самое ужасное будет, если из этого начнут делать «политические бутерброды», когда это будут притягивать к себе для того, чтобы набирать политические дивиденды. Избави Бог. Это, вы поймите, это еще один шаг. Это шаг, мерный шаг, к поиску, к стяжанию единого национального духа. Шаг. Не надо из этого делать фетиш и не надо предполагать, что завтра утром все проснутся, грамотно понимая, что происходит. Сегодня 98 процентов еще даже не понимают, что произошло. Духовно не понимают. А я вас уверяю: очень серьезное дело совершилось.

— Но вот вы говорите, что не надо делать из этого «политические бутерброды». Однако политологи уже взялись изучать это событие. И вот, например, что пишет скептически настроенный Сергей Марков: «Что касается политических сил, то идею гражданского примирения поддерживают либеральная часть политического спектра и небольшая часть националистов в лице Александра Солженицына. Левые ориентированы непримиримо. А Зюганов говорит о важности идеи объединения, но он представляет националистически ориентированную часть левых. Основная политическая масса левоориентированных сил эти идеи отвергают». В общем, похоже на правду. Уверены ли вы, что наше общество, 98 процентов которого, по вашим словам, не понимают, что происходит, все же готово к такому повороту сознания?

— Нет, не уверен. И не надо. И не надо от него требовать этого сейчас. Вот свершилось, и слава тебе, Господи. Не мешайте, не делайте лучше. Лучшее — враг хорошего.

— То есть общество отдельно, а эта акция отдельно?

— Она так или иначе пронижет общество. Все равно это так или иначе поступательное движение. Господи, Боже мой, в русскую землю положили двух великих русских людей, двух известнейших русских людей, сыгравших огромную роль в русской истории. И радуйтесь этому. Не надо из этого сразу делать выводы. Не надо. Выводы будут потом.

— Подождите. Сначала вы делаете такую, в общем, масштабную, сотрясающую свет акцию, а теперь говорите, что выводы делать не надо?

— А я, вы думаете, мы делали эту акцию для выводов? Нет.

— То есть для подсознания, не для сознания?

— Вот маленькие дети в церкви стоят, им по 3 года, по 2. Они в воскресенье приходят с бабушками. И они ведь не понимают, что происходит. А в них втекает вот эта вот великая мысль литургии. И через 15 лет это будут другие дети, а через 20 это будет другое правительство. А через 30? Вы понимаете? Не надо мешать только этому. Вот случилось и случилось.

— Я с вами согласен. Есть те, кто понимает. И у мыслящей части общества эта акция, конечно, вызвала серьезную реакцию. Более того, от сказавших «а» уже требуют сказать «б», и, как говорится, далее везде. Вот, например, что пишет философ Григорий Померанец: «Официальное примирение на политическом уровне для меня менее значимо, чем восстановление культурной традиции во всем ее богатстве. Чтобы восстановить богатство той традиции, которая была оборвана революцией, надо рядом с Иваном Ильиным поставить его философского оппонента Георгия Федотова. Должно быть восстановлено богатство мнений. Это было смыто позднейшей волной. И боюсь, как бы сейчас не подменилось чисто внешним обрядоверием. Нужно восстанавливать всю многокрасочность палитры русской культуры и русской мысли, а не вычеркивать одно в пользу другого. Мы не должны возвращаться к монопараметрическому мышлению, когда один фактор объявляют святым, а другой проклятым». В общем, фактически Григорий Померанец видит опасность новых крайностей. Вы не разделяете эту тревогу?

— А вы знаете, я вообще о ней даже и не думаю. Мне абсолютно достаточно, что воля человека, который был совестью и честью русской армии, быть похороненным на своей земле после того как рухнет строй, который его гнал, совершена. И воля другого человека, величайшего философа и идеолога, величайшего философа и провидца, в 53-м году написавшего все, что произошло сегодня с нами, тоже выполнена. Мне этого абсолютно достаточно. Я знаю, что две, четыре души возликовали сегодня. И это величайшее счастье.

— Но ведь это же не изолированная акция. Ведь действительно, сказав «а», нужно сказать «б». То есть кто еще там может оказаться в этом некрополе новых героев?

— Правильно. Только не нужно из этого делать, так сказать, бюро добрых ритуальных услуг и думать, кого бы нам еще сюда притащить. Оно все само вызревает. Ровно два года назад мы выпустили картину «Романс для генерала». Я там осторожно говорю: может быть, когда-нибудь: Прошло два года. А вы можете представить себе, чтобы об этом мы с вами говорили 10 лет назад?

— Да, это невозможно.

— Так значит, идет процесс. И слава Богу. И не нужно ему мешать.

— Но так или иначе, вы называете это все равно процессом?

— Конечно. Безусловно. Это не есть результат, это не есть факт, который совершился, и теперь все будет по-другому. Это есть еще один шажок. Маленький, но шажок.

— Но вот все же возникают многие вопросы. Есть ответы, но и рождаются новые вопросы. Сегодня вы предлагаете всем читать Ивана Ильина. Широко издаются его книги. Раньше, в сталинские времена, за них просто-напросто расстреливали. А между тем, Россия уже другая. И вот как вы себе представляете — открывают эти книги россияне, которые не обязательно считают себя русскими, и что же они видят? Вот, например, я могу сослаться на такой отрывок из Ивана Ильина: «Родина — не есть то место на земле, где я родился, произошел на свет от отца и матери или где я привык жить, но то духовное место, где я родился духом и откуда я исхожу в моем жизненном творчестве. И если я считаю моей родиной Россию, то это означает, что я по-русски люблю, созерцаю и думаю, по-русски пою и говорю, что я верую в духовные силы русского народа и принимаю его историческую судьбу своим инстинктом и своею волею». Согласитесь, что можно считать своей родиной Россию, но любить при этом, скажем, по-татарски, либо по-тувински, по-корякски?

— Ну и что? Для меня любой человек русский, кто чувствует и любит так, как Ильин.

— То есть россиянин фактически?

— Да, сейчас слово есть «россиянин», такое нейтральное слово. Бог с ним. Мы почему-то очень стесняемся слова «русский». Но для меня он русский. Я считаю, что шовинизм — когда я говорю: «Мы лучше вас», а патриотизм, когда я говорю: «Я люблю свое так, что я хочу, чтобы вы любили точно так же. И я готов любить твое. Покажи мне твое, как ты его любишь, и я тоже так это полюблю». Поэтому для меня русский — любой, кто думает и чувствует как Ильин.

— Ну вот недавно был такой всплеск такой легкой дискуссии, которая, в общем, пока еще не совсем закончилась, — так Россия для русских либо для россиян? Вот как бы ответили на этот вопрос?

— Это демагогия — для русских, для россиян. Это такое, так сказать, в мягкое место вилами подтыкивать и ждать, что из этого получится. Это такой совершенно пиаровский ход для тех, кому это интересно. Мне это не интересно. Я живу здесь, и я счастлив, что я здесь живу. Я очень хочу, чтобы то, что испытываю я, находясь здесь, испытывали и другие люди. И я переживаю и страдаю, и у меня много проблем здесь. Но, тем не менее, сказать так, что моя родина — там, где меньше налоги, я не могу.

— Что с Лениным и выносом его из Мавзолея? Вы, Никита Сергеевич, недавно, кажется, вновь коснулись этой темы. Так положили бы его в Свято-Донской монастырь — примирение так примирение.

— Дело в том, что Владимир Ильич Ленин был величайшим деятелем мировой истории. Величайшим. Его очень многие люди боготворили, и так же много людей его ненавидели. Но я не понимаю, как нужно ненавидеть человека, что он такого сделал чудовищного, чтобы его 80 лет не предавали земле? Кто-нибудь хотел бы из тех, кто ратует за это, вот так вот лежать в черной комнате, подключенным, чтобы его все время держали на поверхности? Во-вторых, это невыполнение его воли. Если бы спросить Владимира Ильича, хотел бы он вот так вот существовать? Я думаю, что он бы точно расстрелял бы всех тех, кто это предлагал. Потому что он просил похоронить его с мамой рядом, со своей матерью, душа которой тоже мечется, как и его душа. Как это сделать? Тайно ночью вывезти и закопать? Безобразно, постыдно, ужасно. Акцию перезахоронения надо совершить достойно. Он был православным человеком. Не захотят — пусть не отпевают. Но он был православным, он был крещеным человеком. Положить его туда в землю, рядом с матушкой, поставить там круглосуточную охрану, чтобы никакие лихие головы не пытались его в своих интересах выкапывать или издеваться над его памятником и прахом. Но это должно быть сделано достойно. Это должно быть сделано по-человечески. Все, что сейчас происходит, это все абсолютное язычество. Люди, которые едут за тысячи километров за то, что они хорошо работали в шахте, на жаре с ребенком стоять 4 часа, чтобы посмотреть на труп. Это нормально вообще?

— Никита Сергеевич, Ленин фактически стал советским святым, а святых в православной традиции именно так и хоронили.

— Как?

— Ну, Илья Муромец лежит под стеклом в Киево-Печерской Лавре точно так же, как лежит Ленин.

— Но это лежат нетленные мощи. И там нет огромного аппарата и механизма, который в течение 80 лет это все подпитывает. Бальзамируют, тратятся огромные на это деньги — там этого нет. Я уверяю вас, если Владимир Ильич действительно, так сказать, свят, то его оттуда вынут, и из земли его могут вынуть через 10 лет, и вдруг выяснится, что это мощи нетленные, и его объявят святым.

— И никакого института не нужно будет, чтобы поддерживать все это?

— Вы поймите, дело ведь не в том, чтобы унизить и сказать: мы победили. Ни в коем случае. Разговор ведь только о том, что, братцы, это не по-христиански, это неправильно.

— Считаете ли вы, что общество готово к такому повороту?

— Не знаю. А я же не говорю, что это надо сделать завтра. Я только убежден, что если вот мы сделали этот первый шаг, то, может быть, пятым или пятнадцатым будет и другой шаг. Это естественно. Даже Сталина, которого считают еще большим злодеем, и то все-таки предали земле.

— Но вот если вернуться к Антону Деникину, то сегодня патриарх Алексий II говорил, что вот эта акция — это шаг к примирению церквей. Насколько это действительно так, если Антона Деникина даже провожали и отпевали в разных церквях? Действительно ли эта тенденция прослеживается?

— Я думаю, что эта тенденция мало того, что прослеживается, она существует. В Каннах на фестивале русской культуры в этом году в храме во время службы литургии первый раз за 80 лет пел русский церковный хор из Вологды. И владыка допустил это, а в конце этой службы разрыдался. Я слышал его проповеди 10-15 лет назад, а боялся туда приходить, потому что боялся, что он меня увидит и что я услышу, что он говорит. И вдруг он в слезах сказал: «Берегите Россию, ее хулят все. Берегите!» Это человек, который принадлежал искони, с первого дня своего служения, Карловатской церкви ( Русская Православная Церковь за границей — Вести.Ru), которая была якобы противна. То, что сейчас происходит, — это тоже очень важный, медленный процесс. Я всегда провожу вот этот пример: в XII веке в одной летописи было сказано: не получилось что-то, потому что делалось тяжким, звероподобным рвением. Вот главное, чтобы это все делалось без тяжкого, звероподобного рвения, по милости Божьей.

— Какой следующий шаг тогда вы могли бы прогнозировать в сближении Русской Православной Церкви и других?

— Я не берусь даже оценивать этого или прогнозировать. Потому что, в общем, для этого существует очень много разных происходящих обстоятельств, в которых я не настолько разбираюсь, чтобы я мог об этом судить. Я вообще стараюсь говорить о том, что, мне кажется, я понимаю.

— Спасибо большое, Никита Сергеевич. Ваши чувства сегодня, совсем кратко, что вы чувствуете?

— Счастье, счастье, счастье.

— То есть вы в Свято-Донском монастыре стояли как полностью счастливый человек?

— Вы понимаете, я не мог спрятать улыбки. Вот что меня поразило самого.

— То есть вы не владели уже собой фактически?

— Улыбки. Ни печали, ни скорби, ни пафоса. Улыбки! Господи, случилось, случилось!

— Спасибо большое, Никита Сергеевич. Это были «Вести. Подробности» и президент Российского фонда культуры Никита Михалков, который считает, что получается то, что делается без тяжкого, звероподобного рвения. Так оно и было сегодня.