В 1995 году Никита Михалков получил "Оскар" за фильм "Утомленные солнцем", в котором все главные герои умерли или вот-вот умрут. 22 апреля на экраны выходят "Утомленные солнцем 2: Предстояние", первая часть сиквела оскароносной картины, в которой выясняется, что все живы. И комдив Котов, арестованный в 1936-м; и его жена Маруся, сгинувшая в ГУЛАГе после ареста и расстрела мужа; и даже организатор этого ареста чекист Митя, в финале "Утомленных…" перерезавший себе вены. Все они встречаются в новом фильме в 1941 году на фронте - в новой стране, в истории которой вот-вот появится главная страница ХХ века. Режиссер потратил несколько съемочных лет и около 50 млн долларов, чтобы показать всем "истинную" героическую Россию, которую надо вернуть народу, - или чтобы доказать, что она существует. Картина будет представлять Россию в основном конкурсе грядущего Каннского кинофестиваля.

О войне

Вы уже давно выступаете как идеолог российской государственности, напрямую общаетесь с властью, дружите с ней. Как вы сами думаете, все это отразилось на качестве ваших фильмов?

Да я прекрасно знаю, что художественный уровень картины «12» был бы выше, если бы мы оставили недосказанность. Но просто мне очень хотелось… просто настала пора все договорить до конца. Чтобы поняли те, кто не хочет понимать метафор. Нравится вам, не нравится, но я хочу высказаться.

Раньше эта потребность не была у вас такой сильной. Почему она активизировалась именно в последние десять лет?

У меня не возникало этого желания, потому что общество жило своей жизнью, а мы жили своей. Но когда я увидел, что фуфло выдается за настоящее, когда одно подменяется другим…

Разве в советские годы было по-другому?

Идеология жила своей жизнью — БАМ, целина, а мы жили своей. Мы над ней посмеивались, делали свое дело, не вступали в партию, не снимали фильмов про тот же БАМ, а снимали свое — про то, что все равно нас волнует. Точно знали, чего мы хотим, против чего мы внутренне протестуем. Я даже написал на себя донос, чтобы не вступать в партию.

Тогда решали за тебя, и это, в общем, устраивало. Ты был абсолютно уверен в том, что за человека, за которого ты голосуешь, проголосуют 99% населения. Ты понимал, что в Верховный Совет люди назначены, а не избраны. Поэтому ты брал открепительный талон и в воскресенье уезжал на дачу или на рыбалку, и в гробу ты видел все эти выборы. Очень удобно и комфортно. А сейчас пришла пора, когда ты видишь, что, если ты не сделаешь что-то, это сделают другие и сделают совсем не так, как тебе хотелось бы.

«За нас все решено», «выберут без нас» — то же самое можно сказать и про нынешние выборы. Сегодня ведь тоже есть ощущение, что от тебя ничего не зависит…

Об этом фильм «12». Что делает мой герой, когда понимает, что ему не достучаться? Он делает все сам. Я там говорю присяжным: «Ребята, вы чему радуетесь? Тому, что вы приняли классное решение и не посадите в тюрьму невиновного? Это хорошо. А дальше что? Он выйдет на улицу — и его сразу убьют». — «А что делать?» — «Надо посадить его в тюрьму, изолировать его, найти тех, кто убил его отца, посадить их — и тогда его можно выпустить». — «А кто всем этим будет заниматься?» — говорят очень добропорядочные люди. И вдруг выясняется, что сострадание очень, так сказать, вымерено: я сострадаю ровно до той поры, пока это не приносит мне неудобств. А как только мне нужно подвинуться, отдать что-то, потратить время — все, хватит.

Я не задумывался тогда, а сейчас мне интересно понять, почему люди, воевавшие на одном и том же фронте с разных сторон, сегодня, дожив до 85 лет, так по-разному живут. Немецкий ветеран — побежденный — нормально живет в доме престарелых. И наш ветеран без руки, который восемь месяцев мыться не может, потому что у него воды нет. Я хочу понять, чего не хватает нам, победителям, чтобы отнестись к нему как к родному. Хорошо, там есть закон, и он оберегает этих людей. В России закона нет, но вместо него было сострадание. Как оценить невероятную фразу молодых из старого анекдота про ветерана, который кинул сколько-то копеек, ему налили полкружки кислого пива, он пьет, морщится, а молодые говорят: «Да, отец, хуже бы воевал — сейчас бы баварское пили»? Это — невероятный цинизм. Но это и правда. Мы не сумели воспользоваться результатами нашей победы.

Почему так произошло?

Причин много, но основная — тотальное безбожие.

А может, это — «синдром победителей»? Победили — можно и расслабиться?
Один генерал старый сказал: «Почему мы, русские, так легко завоевываем пространства и так бездарно их используем?» Это все расчет на чудо, на фольклорное «авось». Во многом благодаря ему выиграна война.

Ведь что такое война? Это — человек в форме, с оружием. Ты опознаешь его по знакам различия, ты знаешь, что это — враг, и воюешь с ним. А как ты можешь воевать с человеком в телогрейке, у которого автомат под рубахой, или с ребенком с гранатой? Немцы, отступая и оставляя пушки, вынимали из них прицелы и замки и были убеждены, что эти пушки больше не стреляют. И действительно, по всем законам они не стреляют. Но приходят наши, наводят пушку хрен знает куда, через ствол засовывают в нее снаряды и кувалдой херачат по капсюлю. А немцы, обстрелянные своими снарядами, думают: «Откуда там артиллерия? Там же никого нет, там брошенные наши пушки».

Вы говорите, во всем виновато безбожие. А как же мы тогда войну выиграли? Страна-то была атеистической.
Нет. «Братья и сестры», — обращается Иосиф Виссарионович Сталин к народу; он не говорит «товарищи». Он в 1943 году вводит форму, которая была отменена после Гражданской войны, — с погонами, с лампасами той армии. Он возвращает из тюрем священников. Он вводит орден Александра Невского, Дмитрия Донского. То есть он обращается к святыням, которые когда-то консолидировали этот народ. Другой разговор, что прав Толстой: бытие только тогда и есть бытие, когда ему грозит небытие. Почему я считаю, что американцы никогда не смогут по-настоящему воевать? Потому что они никогда не воевали на своей территории. Ирак, Вьетнам — это все не то.

Война между Севером и Югом не считается?
Нет. Когда ты воюешь на своей территории с внешним врагом, который приходит к тебе, выгоняет тебя из дома, ложится в твою кровать, берет твои книжки, жрет твою еду, смотрит твой телевизор… Они не воевали. Это — мощнейшая консолидирующая сила: «Б…, да что ж такое! Почему они здесь?!» И этой инерции хватило на послевоенное время. Консолидация общества происходила именно потому, что им руководили люди, видевшие войну. Все они прошли войну, и все аукались войной. Не Евангелием, а войной. Отсюда военные песни, великие песни. А потом это поколение стало уходить, не оправдав надежд, которые на него возлагало мое поколение — потерянное поколение, прожившее счастливые годы «оттепели».

Почему они не оправдали ваших надежд?
Потому что те, кто помнил войну, не могли хотя бы чуть-чуть от нее отказаться и в итоге были вынуждены придавить плитой идеологического напора все свежее, молодое — как «Мне двадцать лет» Хуциева. А потом пришел человек, который сказал: «Все, ура, перестройка, заканчиваем».

О вере

По опросам подавляющее число современных россиян называет себя верующими. Однако преступность, насилие, коррупция растут. Как вы это объясните?

Ну, на все же нужно время. Дети пяти-шести лет, которые сегодня ходят с бабушкой в церковь, пока ничего не понимают, но через двадцать лет это будут люди совершенно другого поколения, они будут по другим нравственным критериям существовать.

Безбожие определяет безнаказанность. Не думает человек о том, что с ним может случиться что-то, что случилось с другим. Когда в Азии цунами смыло триста тысяч человек, программа телевизионная даже не изменилась. Триста тысяч человек смыто! Ну просто на секундочку поставьте себя на их место. Вот меня актерская фантазия ставит на это место — и я не знаю, как мне быть внутренне с самим собой. Если есть сострадание, ну хотя бы просто задумайтесь. И если все задумаются об этом на одну минуту, возникнет та энергия, которая должна что-то совершить. Согласитесь со мной.

Возможно. Но это опять экстремальный пример. Война, цунами, теракты… А можно объединиться на какой-нибудь спокойной, мирной платформе?
Я говорю о внутреннем слухе человеческом. А определяется он именно религиозным сознанием. Мне намного проще говорить с ярым мусульманином, чем с безбожником. Ты посмотри, как ислам защищает своих! Одна карикатурка на Мохаммеда — и человека закошмарили так, что он на улицу боится выйти. Я сейчас не говорю, что это хорошо. Я говорю о том, что они защищают то, что для них свято. А у нас защищали выставку, где такая была параша с использованием всех священных символов, икон, крестов! «Это же артхаус, это — современное искусство!» Наверное. Но не может общество существовать, если у него нет чего-то такого внутри, что сдерживает его, что говорит: «А вот это трогать нельзя».

Я абсолютно согласен с сумасшедшим мудрецом Василием Васильевичем Розановым, который сказал: «Человек без веры мне вообще не интересен». Потому что это не просто значит исполнять заповеди и жить порядочной жизнью. Порядочной жизнью живут в Европе. Почему? Закон! Они уважают закон. А в России законы никогда не уважали и не уважают сейчас. Русский человек вообще не терпит законов, написанных другим русским человеком или, еще хуже, нерусским. Он может бояться только Бога. В стране, где не терпят закон, баланс может поддерживаться только состраданием и понятиями греха, стыда и т. д.

Но разве для этого обязательно обладать религиозным сознанием?

Да, есть люди, которые говорят: «Знаете, я в церковь не хожу, у меня Бог в душе». Вы поймите меня правильно: я не сектант, это не клерикальная точка зрения, но должна быть потребность исповедаться, рассказать про себя то, что тебя мучит, если тебя, конечно, что-то мучит. И в храме, кстати говоря, реальная равнозначность человеческая. Если в церкви стоят президент, студент, нищий, то они перед этим абсолютно равнозначны.

Нам рассказывают про демократию на улице, но ее там нет, потому что демократия на улице — это хаос и вседозволенность. А настоящая демократия — именно в церкви, несмотря на всю ее иерархичность. Именно перед словами Божественной литургии все равнозначны. А самое главное — что эти же слова в этом же исполнении, эти же мелодии слышали Александр Невский и миллионы, сотни миллионов людей, которые жили на этой земле. Это — некая подушка безопасности. Может, то, что я говорю, тебе кажется бредом полным?

Да нет, все понятно.

Посмотрите на старые фотографии заключенных на каторге, на этих страшных убийц, посмотрите на их глаза. И посмотрите на глаза членов Политбюро. Просто сравните их. Я никого не хочу убеждать, бессмысленно говорить: «Придите все в церковь — и общество станет здоровым». Я говорю о моем личном ощущении. Вот с этим, который, допустим, убил троих, я могу говорить обо всем и буду понимать его, а с этим, из Политбюро, я говорить могу, но глубинно мы никогда друг друга не поймем.

Об уборке

Нашу олимпийскую сборную и патриарх благословлял, и даже олимпийского чебурашку освятили, но в Ванкувере мы провалились — видимо, все же по другим причинам?

Мне часто снится кошмар, что я стою у доски в школе на уроке математики и не понимаю, что на этой доске написано, а за моей спиной мои одноклассники уже все перьями скрипят. Это отчаяние, которое я помню и которое я испытал, — почему оно не посещает в Олимпийском комитете тех людей, которые берутся не за свое дело?!

С другой стороны, наш триумф на Параолимпийских играх — это же не случайность…
Ну конечно! Есть чемпионы мира по бегу, а есть чемпионы мира по бегу в мешках. Вот у нас потрясающе получается бегать в мешках! Нам все время нужно преодоление чего-то, мы не можем просто надеть офигенные кроссовки и пробежать. Ты можешь представить себе жизнь инвалида в России, где нет подиумов этих самых, пандусов? Ему каждую секунду нужно доказывать себе, что он — человек. Не общество ему говорит об этом, как в цивилизованном мире. Я с маниакальной настырностью продолжаю повторять: один стимул сегодня может быть для объединения, вот просто физический стимул — убраться в стране. У нас же нет ни времени, ни желания остановиться и просто посмотреть пристально вокруг. Как говорят у нас в армии: «Оглянись вокруг себя, не е…т ли кто тебя?»

И как вы представляете себе эту уборку?
Китайцы заставили свой народ истребить всех воробьев: люди какое-то время не давали им сесть, и они, полетав какое-то время, все попадали. Другой разговор, что после этого саранча налетела. Но это означает, что можно как-то кого-то объединить. Большевики — идиоты, что ли? Почему они отправляли людей на БАМ? Почему песни про целину пели?

Вы думаете, люди сейчас добровольно поедут на целину и будут петь про нее песни?
Нет, я так не говорил.

Как же они там окажутся?
Неужели вы думаете, что в истории человеческой нет методов для того, чтобы люди куда-то поехали?

Вы имеете в виду насильственные методы, которые мы уже проходили?
Нет, почему?

А какие?
Разве насильственно Столыпин отправлял людей в Сибирь, давал им землю, давал беспроцентный кредит из Крестьянского банка? И население в стране прибавилось именно потому, что у них было ради чего жить. Сегодня по телевизору на одних каналах бесконечно показывают праздник, а на других — только мерзости жизни в отечестве, которые вызывают отторжение и разрывают ту связь, которая так или иначе должна у тебя быть со своей страной, потому что это — твои люди, это — твое, сволочь, это — ты! Откуда в обществе апатия такая? Да очень просто: от осознания того, что тебя презирают.

Наверное, для начала нужно, чтобы люди доверяли власти и были уверены, что их на этой целине не кинут. А сейчас такого доверия нет, а есть ощущение, что вертикаль власти превращается в пропасть между людьми и государством.
Молодец. Согласен. Родной, но я же не говорю, что только свистни — и все побегут. Если направить в это русло реальные усилия государства — тогда да. Но если к этому относиться как к блажи, как к маниловщине — тогда нет, конечно. Эта программа должна быть разработана тончайшим образом. Условно говоря, человек бросил окурок в урну — к нему подошло телевидение и сказало: «Вот, вы выиграли три тысячи рублей — получите». Нужно заставить людей забыть о том, что их заставляют. Чтобы они играли, чтобы был интерес. Когда мы собирали макулатуру в школе, мы собирали ее не потому, что стране была нужна бумага, а потому что это была игра — соревнование с классом «Б» и классом «А».

Вы все это говорили Медведеву, Путину?
Я говорил всем и продолжаю говорить. Так случается, что рано или поздно то, что я пытаюсь донести, срабатывает. Восемь лет назад я сказал, что невозможно, чтобы президент был у нас четыре года. Не потому, что Путин или не Путин. Четыре года — это срок обучения в военном училище. А в стране, где новая власть строится на черном пиаре против прошлой власти, это что же будет? Это будет действующий очаг гражданской войны, причем там, где стоят ракеты с ядерными боеголовками.

И что вам они ответили?
Пока эта идея воспринимается как художественный свист. Типа парень нормальный, художник, чего с него взять? А я-то знаю, что мы неминуемо к этому придем: нельзя жить в говне все время, ну нельзя.

А вы не думаете, что люди не хотят убираться в стране потому, что понимают: после их уборки придет кто-нибудь другой и обязательно поломает их «снеговиков»?
Может, и так. Знаешь замечательный анекдот? Рота идет по говну. Говно до горизонта. Дошли до горизонта — гора из говна. Перелезли. Вдруг поляна, солнце, птички, озеро, трава, цветы. Командир роты говорит: «Стой, раз-два. Вот, наконец, есть место, где посрать». Вот это — мы. И я говорю не про аккуратность и вылизанную чистоту западноевропейскую. В русских деревнях, в русских избах не было джакузи и мраморных туалетов, там скот в клетях был. И чтобы войти в дом, ты проходил через коз, свиней, лошадей. Но это не создавало ощущения мерзости. Человек мог быть с не до конца вымытыми руками, но не было запустения и неуважения к окружающему миру, в котором ты живешь.

Может, начать надо с того, что просто признаться во всех этих проблемах, а не заявлять постоянно о собственном величии?
Понимаешь, бить себя в грудь, что мы — великие, или бить себя в грудь, что мы — говно, это одно и то же. Надо не в грудь себя бить, а в эти две руки, которыми ты бьешь себя в грудь, взять лопату просто. Надо заставить себя работать. Работа, труд — это я сейчас как комсомольский вождь какой-то говорю, но ничего не поделаешь. Мой двоюродный дед — историк Кончаловский сказал: «В государстве, где утеряны понятия греха и стыда, порядок может поддерживаться только полицейским режимом и насилием». Разве это не так?

Не факт. Ведь уже давно ясно, что введение той же смертной казни не решает проблему преступности. Люди все равно не боятся.

Знаешь, как сказал Горчаков Бисмарку? Бисмарк сказал ему: «Я никого, кроме Бога, не боюсь!» На что Горчаков ему ответил: «К сожалению, вы боитесь всех, кроме Бога». Страх Божий — это не только и не столько то, что ты будешь поджарен на сковороде, это — внутренний ценз человеческий.

Это все были бы теоретические рассуждения, если бы я не имел опыта руководства пятитысячной массовкой. А это не просто в мегафон громко орать. Это — работа с людьми, пусть и не с каждым в отдельности. Это — создание атмосферы, которая должна покрыть всю съемочную площадку. Я знаю, я видел своими глазами, как люди начинают управляться одной идеей, одним желанием, как они понимают, что, если один из них плохо сделает свою работу, исправлять его ошибку придется уже всем вместе. «Разве вы не слышали меня?» — «Слышали». — «И вы сказали, что вы поняли. Зачем вы тогда сделали так, что я сейчас должен еще дубль снимать и опять гнать пять тысяч человек?» На кого-то это дейст­вует, на кого-то нет, и ты его убираешь оттуда, но в принципе управлять этим можно.

О либерализме
Ваш проект по уборке нашей страны — это что, такой коллективизм, социализм?

Большевики использовали все, что было присуще национальному характеру, кроме Бога, которого заменили на вождя, из-за чего все в итоге и лопнуло. А все остальное… да ты почитай Кодекс строителя коммунизма: не убей, не укради — ну все, кроме Бога. И те же самые колхозы идут от соборности. И такое почитание к первому человеку, к генеральному секретарю, к папе! Монархический менталитет это все.

Вы говорите, государственные законы мы никогда не будем уважать, а в божественные пока еще плохо верим. Тогда на чем держится вертикаль власти? На страхе?
Ну, хорошо, убрали вертикаль власти. Что будет здесь, в России?

Неизвестно.
Неизвестно? А я тебе скажу. В России результаты отсутствия власти тысячекратно страшнее и кровавее, чем результаты любой самой жестокой диктатуры. Намного страшнее. И самое страшное, что этот хаос везде. Когда есть диктатор, одни его обожают, а другие его ненавидят, но ты его хотя бы видишь, знаешь. А безвластие — это коллективная безответственность, она всегда в России заканчивалась великой кровью.

Но сейчас-то тоже в некотором смысле хаос.
Давай все-таки соразмерять тот хаос, который есть при этой вертикали власти, с тем хаосом, который будет, если ее не будет. Это — разные вещи. Либеральная идея для России на сегодняшний день — гибель. Вот этот немножко поправил, теперь пусть другой немножко поруководит — эти шутки проходят в маленьких странах. Они не могут существовать в стране таких масштабов. Или каждый регион будет в результате делиться, как в прежние времена, на отдельные княжества, которые будут существовать своей жизнью, не любить иногородцев или соседей, приехавших из другого княжества. Это все развал страны, развал России, гибель мира.

Но в Америке, например, от либеральной идеи ничего пока не развалилось.
Америка не страна. Америка — это проект. Успешный коммерческий проект.

Вы считаете, что американской нации не существует?
Я так не говорю, но Америка населена людьми, приехавшими со всех концов света. Америка, как и мы, котел, только мы — византийский котел, и нам не 250 лет. Ты сравни хотя бы нашу литературу с американской — Достоевский, Чехов, Толстой. Они могли возникнуть только в результате великого исторического пути.

По-моему, уровень жизни Америки таков, будто они нашу литературу знают лучше, чем мы.
А как уровень жизни связан с генетической памятью? Я верю, что есть генетические знания, которые обусловлены не просто чтением букв. Мы видим человека, никогда не читавшего Чехова, но если мы ему прочитаем Чехова, он скажет: «Это про меня!» Американец не скажет «про меня». Скажи мне, ты видел картину «Спасение рядового Райана»?

Видел.
Как ты думаешь, что бы со мной сделали, если бы я снял картину «Спасение солдата Иванова»?

Ничего бы не сделали. Вы же уже сняли ремейк «Двенадцати рассерженных мужчин».
Ты так думаешь?! Да меня бы порвали, как Тузик тряпку.

Почему же?
Солдат Иванов — последний оставшийся в живых, и за ним Жуков посылает отряд под пули, чтобы вернуть этого мальчика его матушке, чтобы не прервался род Ивановых в деревне Ирхино. Ты представляешь себе, на какие вилы меня подняли бы, какой свист стоял бы в зале?! Мы не прощаем это своим, мы прощаем это им. Для большинства из нас американское кино — это миф и развлечение. Что не исключает действительно великих американских картин.

Я не понял про «Рядового Райана». Разве в советском военном кино не могли рассказать такую историю?
Такая картина получила бы Сталинскую премию, но была бы презираема зрителем, потому что это — тот примитив, который прощается кому угодно, кроме нас.

Но практически все советское и российское кино о войне — это мифотворчество, и чем больше времени проходит с момента окончания войны, тем оно сильнее.
Соглашусь с тобой, но существуют разные уровни лжи.

Когда жизнь одного человека ставится выше коллектива, как в «Райане», это — либеральная идея?
Да, и американцы в нее верят и так живут. И это, наверное, замечательно. Но это невозможно здесь, правильно?

Не уверен. Тот же «Райан», да и все американское кино с успехом идет у нас в прокате. Люди ж не только на спецэффекты так реагируют…
Да, с успехом. Потому что про американцев. Америка вообще создана по образу и подобию своего кинематографа.

О фашизме
А как вы объясняете тот факт, что в стране, победившей фашизм, появляются собственные фашисты? Многие из них, кстати, прикрываются православными идеями.
Это разные совсем вещи. Русский фашизм возник намного раньше, у казаков, это вообще начало ХХ века. И никакого отношения к германскому он не имеет. То, о чем ты говоришь, так же пошло, как и многие сегодняшние казаки с лампасами, с чужими орденами, с погонами, с вермишелью в бороде, с нагайками. Они никакого отношения к казачеству не имеют, это ряженые. У нас сегодня преобладает в стране институт ряженых. Ряженые кинематографисты: бандана, серьга, джип, стул, татуировка, кино снимаем, все дела, мотор. Это связано со всеми сторонами жизни общества, которое предпочитает скороспелую любительщину медленному достижению высокого профессионализма.

К разговору о фашизме: вы видели фильм «Россия-88» (стилизованный под документальный фильм Павла Бардина о современных русских неонацистах. — «РР»)?
Видел.

Важное ведь кино?
Оно было бы очень важным и нужным, если бы я в результате получил урок. А урок я получил бы, если бы там был другой финал. Я предлагал им свой вариант, но мне сказали: «Ну, это будет михалковский финал». Михалковский, но это — финал. А так он убивает сестру, ее любовника и кончает с собой. И что?

Вот если бы эта картина заканчивалась хотя бы так: он убивает сестру, он убивает ее парня, он засовывает себе в рот пистолет, нажимает на спусковой крючок — а там патроны кончились. И он со всем этим остается. И вот сидит он вечером на лавочке у Большого театра в полной прострации, а его кто-то спрашивает: «Слушай, как пройти к Белорусскому вокзалу?» Он открывает глаза, поворачивается, а там негр стоит. И он вдруг начинает его рассмат­ривать: у негра нос есть, уши, глаза… Тот на него смотрит: «Ты чего?» А он его просто рассматривает… и все.

Не надо меня кошмарить! Я готов любую жестокость воспринять и простить, если я вижу в ней сострадание, исходящее от того, кто об этом говорит. Вот картина Гай Германики «Все умрут, а я останусь» — вроде бы чернуха страшная, но в ней столько боли! Она про себя рассказывает. Она не про кого-то рассказывает — вон, мол, там муравьи пьяные, мерзкие, отвратительные. Я вижу ее сострадание и уважаю его.

В вашем варианте финала это было бы кино о перерождении фашиста? Как-то не очень верится в реальность такого перерождения.
Но если он убил ее, его и себя, он снял с себя ответственность! Нет человека — нет проблемы. А где раскаяние, сострадание, боль? Тот же самый Раскольников — где он? А так фашист задумался о том, что у человека с черной кожей есть нос и ухо, и он слышит, и дышит, и глазами моргает. И в какой-то момент он может оказаться в ситуации — я продолжаю развивать, — когда тот его вынет из ямы с говном, где он бы иначе утонул. Вот это — секундное прозрение… Для меня это более открытый финал, который позволяет мне вдохнуть кислород. А так просто напугать сегодня ничего не стоит, потому что и так каждый день в новостях убивают пятьсот человек.

Бардин, Германика и другие молодые таланты — как они теперь будут снимать кино, учитывая новую систему госфинансирования?
Два миллиарда рублей оставлено Министерству культуры для артхаусного, молодежного, документального, детского кино и мультипликации. Деньги есть. И потом, ты меня извини, но они не обязаны их субсидировать на 100%. Пойди на телевидение, пойди к частному инвестору, найди деньги — они же умеют это делать. Вот я получил один миллион долларов государственных денег на первую часть «Утомленных 2» и столько же на вторую.

И все же, почему ни один независимый продюсер, поддерживающий некоммерческое кино, не попал в восьмерку тех, кто получил госфинансирование?
Была сумма критериев: сколько лет компания существует на рынке, сколько зрителей собирают ее фильмы, как часто их показывают по телевизору, какая оценка в прессе и т. д. Плюс количество призов. «Оскар», например, десять баллов, номинация на «Оскар» — шесть, «Ника» — столько-то, «Орел» — столько-то. То же самое с фестивалями. Это — абсолютно объективные параметры. Это не ситуация, когда, допустим, нам нравится Михалков, или Верещагин, или Давлетьяров, и пусть они и будут. Да, в этом году рекорд побила картина «Яйца судьбы». Ну, побила рекорд — и что теперь?

Компания, которая произвела «Яйца судьбы», как раз вошла в восьмерку. Разве это правильно — давать государственные деньги тем, у кого они и так есть?
Это как понимать — у кого они есть?

Ну, у тех, кто зарабатывает на таких фильмах, как «Яйца судьбы».
Деньги ведь даются компании, а не «Яйцам судьбы». Компания сняла картину, которая окупилась, — по нашему реестру это, допустим, девять баллов. Молодцы, дальше что? Она получила международное признание? Нет. Она получила или номинирована на какую-нибудь премию отечественную? Нет. Она имела серьезный социальный успех? Нет. А вот другая картина этой же компании получила, условно говоря, приз Берлинале — еще восемнадцать баллов, и вместе с «Яйцами судьбы» это вон уже сколько получается… Но самое главное — что теперь появляется конкретная ответственность за полученные деньги.

Но вы же знаете, что 99% наших «блокбастеров» проваливается, их не смотрят.
Наши большие картины будут убыточными еще довольно долго. Разговор идет не о том, чтобы они окупились.

Тогда в чем заключается эта «конкретная ответственность»?
Я получаю деньги — 250 миллионов рублей. И через два или три года я должен показать, что я на эти деньги сделал. Посмотрите, что мы сделали: мы привлекли сюда еще 35 миллионов, еще что-то… Деньги, которые вы нам дали как стартовые, окупились тем, что мы вам показали продукцию.

Но это не сильно отличается от того, что было раньше.
Как это?

Ну, тогда тоже давали деньги, люди что-то снимали, и это могло даже не выйти в прокат: отчитывались просто бумажками о готовом фильме. И неважно, какой он, увидит ли его хоть кто-нибудь, — вот, сняли, пожалуйста.
Да никак не отчитывались вообще! Если это — картина, которую не берет кинотеатр, тогда я спрашиваю у Министерства культуры: «А какого хрена вы дали на нее деньги?» — «Ну, творческая неудача». Но не может быть такого процента творческих неудач!

А если и теперь такая ситуация будет повторяться?
Значит, эта компания вылетает из списка.

Путин верно сказал, что наше кино неконкурентоспособно, причем и на внешнем, и на внутреннем рынке. На каком поле будет тогда вестись конкуренция, если все сразу получили поровну денег? Какая тут сверхзадача, кроме того чтобы просто снять ряд картин, а потом отчитаться за потраченное?
Сверхзадача в том, чтобы возникла киноиндустрия, то есть безостановочный процесс. Чтобы возник самостоятельный действующий механизм.

Но индустрия возможна только тогда, когда ее товар приносит прибыль.
Согласен, но чтобы это происходило, параллельно должен развиваться рынок, должно увеличиваться количество экранов. Где кинотеатры в маленьких городах? Инвестору невыгодно их строить. Ему важно в миллионнике построить мультиплекс с восемью залами, они отбиваются. Путин сказал: «Михалков мне плешь проел миллиардом». Причем я говорил про миллиард долларов, и не с тем, чтобы его дали Михалкову. Миллиард долларов — это тот самый стартовый механизм, который, как в самолетостроении, в любых градообразующих или государство­образующих организациях, дает толчок. И в него надо вложиться. Вот здесь и появится конкуренция в борьбе за кинотеатры, за зрителей. Ну, невозможно сидеть с пятнадцатью копейками и думать про конкуренцию: как бы нам поконкурировать, у меня пятнадцать копеек, а у него десять, я заработаю еще две копейки, а он — семь…

А почему бы не меряться не деньгами и бюджетами, а идеями? Где конкуренция смыслов?
Замечательно! Приходит ко мне человек и приносит идею. А может прийти не ко мне, а к кому-нибудь другому. Тут как раз возможностей открывается больше.

Кто решал в Министерстве культуры, кому давать, а кому не давать? Приходишь ты, приносишь сценарий о войне и говоришь: «Мой сценарий будет стоить пять миллионов долларов». Прихожу я и говорю: «А мой сценарий тоже о войне». — «Хороший сценарий?» — «Хороший! И он будет стоить десять». — «О, понятно», — и дают тебе, потому что твой стоит дешевле. Это нормально? Это — конкурс режиссеров, которые просто грозятся меньше потратить и поэтому получают постановку, а потом становятся раком, потратив все деньги, и говорят: «Не хватило, я не знаю, что делать». Ну, творческая неудача — списали. Другое дело, что в погоне за тем, чтобы быть впереди планеты всей, как раз будут шлепать и бахать «Любовь-морковь». Но это — другой разговор.

Источник: Русский Репортёр