ИВАН НИКОЛАЕВ

Выступление Никиты Михалкова по телевидению было почти полностью посвящено острым политическим вопросам. «Война с Украиной — это полное зазеркалье», — заявил режиссер и предположил, что Юго-Восток не примирится с властью Киева: «Невозможно существовать в славянской стране без любви, а люди никогда не полюбят тех, кто разрушил их жизнь».

При этом и Европа ничего не выиграет от вхождения в нее Украины. Михалков даже позволил себе пофантазировать, как можно было бы решить конфликт. Путин позвонил бы Обаме: «Слушай, Барак, давай посмотрим, насколько это выгодно тебе, нам, Европе? А как насчет наших отношений?» Может ли этот разговор осуществиться? При одном условии, уверен Михалков: если у тебя есть право, правда и сила.

В интервью «Вечерней Москве» Никита Сергеевич, конечно, коснулся и украинского вопроса. Но все же разговор велся о творческих и философских проблемах.

- Недавно завершился 36-й Московский Международный кинофестиваль. Как вы оцениваете его успешность?

- На мой взгляд, фестиваль прошел очень хорошо, на редкость. Причём самое странное, что, казалось бы, мало что предвещало что-то хорошее: из-за санкций отказались приехать некоторые гости, которые были приглашены и уже дали согласие приехать… Кто-то честно сказал, что не хочет рисковать, кто-то сослался на то, что болен. У нас был мандраж. Потом, когда стартовал фестиваль, а они не приехали, вдруг выяснилось, что, в общем-то, ничего страшного. Фестиваль остановился? Нет! Шестьдесят одна страна, триста семьдесят картин, семьдесят пять тысяч зрителей. Фестиваль – это кино. Да, приятно, когда приезжают зарубежные гости.

Да, конечно, можно искать звезды на чужом небе, но можно и у себя. И для нас, скажем, на церемонии открытия фестиваля центром стала не «звезда», вокруг которой эта церемония обычно происходит, а потрясающая дата – 95-летие ВГИКа, и это оказалось намного лучше. Что же касается «звезд» – специальный приз за вклад в мировое кино получил потрясающий режиссер Глеб Панфилов, не снявший за свою жизнь ни одной плохой картины. А приз за верность традициям Станиславского получила гениальная русская актриса Инна Чурикова.

Разве кто-то скажет, что Глеб Панфилов и Инна Чурикова не звезды?! Разве они хоть в чем-то уступают зарубежным коллегам?! Так что все сложилось, было огромное количество зрителей. И было много зрителей на русских программах. Люди обменивались не пригласительными на тусовки, как когда-то, а билетами в кино. И это самое главное.

- Вы огорчены тем, что большую часть фильмов, которую демонстрируют в программе фестиваля, никогда не увидят в широком прокате в кинотеатрах?

- В общем-то, это судьба любого фестиваля. Любого. В Каннах огромное количество программ с арт-хаусным кино, которое особого проката и не видит. Ведь в чем сложность Московского кинофестиваля – мы, как фестиваль такого класса, не можем показывать картины, которые уже получали призы. Это, конечно же, усложняет работу, потому что найти девственную картину, хорошую – довольно трудно.

Картины бывают очень разные во всех странах. Я бывал не менее чем на тридцати фестивалях – и членом жюри, и председателем жюри, видел картины, которые просто в силу того, что по регламенту нельзя останавливать просмотр, досматривали до конца. Но были случаи, в Сан-Себастьяне, кажется, когда решением жюри всё останавливали, потому что такое невозможно смотреть. Я был председателем жюри в Пекине – там были картины одна лучше другой, но они уже были на фестивалях и получали первые призы. В Канаде, во Франции, ещё где-то и ещё где-то… Это было великое наслаждение - смотреть подряд прекрасные картины.

- Ходят слухи, что у следующего – 37-го кинофестиваля – могут начаться проблемы из-за того, что в скором времени могут потребовать брать прокатное удостоверение и на фестивальные фильмы, даже чтобы показать его один раз на фестивале.

- Во-первых, я не думаю, что это правильно, а во-вторых, не думаю, что это осуществимо, потому что фестиваль есть фестиваль. Фестиваль – это кинолаборатория, куда ходят профессионалы, любители кино, ходят зрители. Зритель, которому не нравится картина, встал и ушёл. Но требовать от фестивального фильма прокатного удостоверения, это значит не иметь в программе фестиваля свежих картин, потому что бывали случаи, когда на фестивале показывали даже незаконченную картину, но руководство фестиваля тем не менее просило ее показать. Я вспоминаю замечательную фразу из летописи, она звучит приблизительно так: «Что-то не получилось, потому что делалось с тяжким звероподобным рвением…». Порой очень многие вопросы мы решаем с таким рвением.

- А как же мат? На брифинге вы начали о нём говорить…

- Такая же ситуация с матом. Мат - это великий памятник русской словесности. Ивану Бунину, когда он стал членом Академии словесности, поручили создать антологию русского мата со всех губерний. И он всё это собирал, классифицировал. К нему приехал один из сыновей Толстого, увидев на столе разложенный богатейший материал, собранный со всех окраин России и связанный с русским матом, Толстой предложил посоревноваться. Бунин будет пользоваться всем, что у него есть на столе, а Толстой – только тем, что относится к тульскому матерному фольклору. Рефери была жена Бунина. И что же вы думаете, Толстой выиграл. Уже одно это само по себе говорит о том, что русский мат – это не просто грязная ругань, а фольклорное проявление фантазии народа.

Другой разговор, что он превращается порой в омерзительное и бессмысленное сквернословие. Есть люди, которые двух слов подряд не могут связать без матерных ругательств. Но это совсем иное. И я сам категорически этого не приемлю. Но есть ситуации, при которых невозможно не выразить свои чувства через крепкое русское слово – война, ранение, боль, страх, ненависть, гнев, неожиданность – во всех этих ситуациях в произнесенное вкладывается очень сильное чувство. И тогда этому, конечно же, есть оправдание. По-моему, нужно каждый раз подходить индивидуально. И художник должен быть готов к тому, чтобы объяснить и оправдать свое решение использовать эти слова. Я понимаю «думцев». Посмотрели они одну за другой несколько российских картин и абсолютно резонно возмутились: «Что же это такое! Грязно и безостановочно кроет матом с экрана. С ребенком уже никуда не пойдёшь, с женой не пойдёшь». И ударили кулаком по столу.

Я понимаю их чувства. Но это не гарантирует, что с этого момента дети в дворах не будут слышать матерных слов. На мой взгляд, это некая разновидность лицемерия. Я считаю, что это правильно с точки зрения необходимости вычищения нашего языка от мерзости, но неправильно с точки зрения ограничения выражения своих чувств.

- Закон нужно доработать?

- Думаю, что да.

- Если вас попросят помочь – согласитесь?

- Безусловно! Более того, я обращусь в секретариат Союза, чтобы они меня поддержали. Убежден, что к этому вопросу нужно подходить спокойно, ясно и с точки зрения целесообразности.

- Кстати о Бунине: скоро должна выйти ваша картина «Солнечный удар» - что нас ждёт?

- Мы уже практически начинаем миксаж картины, перезапись. Фильм смонтирован, музыка написана. Сейчас надо будет всё сводить. Приехали специалисты из Франции, с которыми я работаю. Винсент Арнарди – с ним мы работаем начиная с «Урги» - потрясающий профессионал. Мы будем постепенно все сводить, потом делать цветокоррекцию и печатать копии.

- Когда запланирован выход в прокат?

- Если Бог даст, девятого октября где-то… А может быть до этого на какой-нибудь фестиваль съездим…Посмотрим!

- Вы сейчас занимаетесь ещё и документальным фильмом..

- Да, это «Своя земля» – продолжение «Чужой земли». Как раз сейчас группа ездила по стране, собирали материалы. Потом они всё это свезут сюда – будем разбирать, выстраивать концепцию, доснимать и озвучивать. Её очень ждут.

- О чём будет это кино?

- У меня есть первая картина – «Чужая земля» – это о брошенных русских землях, а «Своя земля» - это о людях, кто сумел сегодня поднять эту землю. Но меня в данном случае интересует даже не что они подняли, а что они прошли, чтобы её поднять – какие препоны, кто мешал, кто не давал, кто ставил невыполнимые условия. Для того, чтобы понять, как исправлять дело, нужно расчистить площадку до конца.

- В этом году сорок лет фильму «Свой среди чужих, чужой среди своих» - фильм до сих пор актуален… Почему сейчас всё меньше такого кино, которое можно будет смотреть и спустя десятилетия?

- Одна женщина, ругая меня, в своём письме написала: «Настоящее искусство – это то, что хочется увидеть, прочесть или услышать ещё раз». К сожалению, сегодня девяносто процентов фильмов и спектаклей такие, которые не то, что не хочется смотреть ещё раз, а даже невозможно досмотреть до конца! Я думаю, что это общая тенденция… Такая хроника убывающего плодородия. Духовный кризис – он сейчас везде. Происходящее сейчас в Европе – то, что лет пятнадцать назад даже представить себе было невозможно. В страшном сне не могло привидеться, что сейчас на границе России с Украиной идёт война. К сожалению, это общий кризис бытия.

Телу в мягком кресле стало комфортнее, а душа остывает. Кино может быть только там, где есть проблема. И вот посмотрите, с каким успехом сейчас идут на фестивалях азиатские, турецкие, латиноамериканские, африканские картины. Новая кровь – новый мир, неизведанный. Посмотрите, что латиноамериканский футбол делает с европейцами – как они их вышибают. Там сегодня возрождение энергии человеческих чувств. В Европе это постепенно сходит на нет… Она пытается удержаться на эпатаже, на немыслимом и невероятном взгляде на жизнь человеческого духа, не всегда понятном славянскому миру, да и кавказскому тоже. Поэтому я думаю, что это кризис общий, но я тешу себя надеждой, что осознание русской литературы и воспитание русской литературой может всё-таки не дать нам рухнуть до конца.

- Вам тоже кажется, что в последние годы, особенно в кинематографе, мы гонимся за Западом?

- Да. Но это и понятно. Как предполагалось: вот – пришла свобода – открыли окно в Европу! Потом поняли, что в это окно нам засунули огромнейшую ассенизационную трубу и начали сливать нам через нее всё, что самим уже не годно – все то, что не едят, не нюхают, не смотрят. Первые четыре-пять лет этой «свободы» позволили многим людям сделать гигантские состояния на прокате картин категории «С» только потому, что они иностранные… Потом народ разобрался и перестал смотреть их. И тут помогли наши режиссёры, которые, захлебываясь от вседозволенности, начали снимать то, что раньше было нельзя, потому что было нельзя.

Красные были хорошими, белые – плохими. Теперь белые – хорошие, красные – плохие. Начальник был всегда прав, а теперь он – вор. Солдат – дурак, командир – зверь. И опять по началу был успех. А потом и он прошел. Не хочет зритель смотреть на себя в таком виде, не хочет быть заблёванным, пьяным, матюгающимся, грозным. Жить в отвратительном, несправедливом мире среди оборотней в погонах. Режиссёр говорит: «Но это же правда, так бывает!». Да, так бывает, и это правда, но не вся. Самое высшее достижение русской культуры, искусства – это катарсис, очищение. А потом самая главная, мне кажется, проблема заключается в том, что любви нет в этих картинах. Самое главное – любовь. «Жестокая правда без любви есть ложь», - сказал один старец.

Поэтому я и считаю, что мы отвернули нашего зрителя от национального экрана, но вот сейчас возникает постепенное, на мой взгляд, такое робкое, но последовательное возрождение. Появились картины, на которые народ пошел и стал ходить по нескольку раз. Это картина и нашей студии - «Легенда №17» режиссера Лебедева или картина «Горько» Жоры Крыжовникова, «Сталинград» Фёдора Бондарчука и ещё ряд картин, на которые народ пошёл, потому что они отвечают каким-то его чаяниям. Они актуальны и дают немножко кислорода. Надеюсь, что эта тенденция не будет прервана, хотя параллельно с этим идёт целый вал такой «крути»…

- Тенденция перехода кино на телевидение – она параллельна или она внутри этого процесса?

- Это процесс мировой. И Скорсезе, и Коппола, и Линч, и многие другие уходят на телевидение. Деньги те же, аудитория в сто крат больше и никаких ограничений в изложении. Всё равно снимается как кино, большие телевизионные экраны, плазмы и домашние кинотеатры делают это абсолютно смотрибельным, поэтому многие уходят на телевидение и правильно делают. Я тоже об этом подумываю, потому что, скажем, «Утомлённые солнцем 2» - это фильм и тринадцать серий, «Солнечный удар» - это фильм и пять серий. Мы снимали специально для сериала сцены, которых не было в фильме, а не просто складывали сериал из не вошедших в картину обрезков.

- Если будете снимать сериал – о чём он будет? Какая идея, какая тема?

- Есть у нас один сценарий, очень хороший, – «Жизнь и гибель Александра Грибоедова». Потрясающий сценарий! Двадцать очень мощных серий. Это большая картина, дорогая. С очень большим количеством персонажей, переездов: это и Персия, и Карабах, и Тбилиси, и Средняя полоса России, и Лондон – много чего. Ну, посмотрим!

- В этом году двадцать лет с того момента, как вы получили «Оскар»… Если проложить какую-то веху, как вы можете оценить свою работу за эти, тяжёлые для нашего кинематографа, годы?

- Я как-то не очень почувствовал эти проблемы. Я всё равно снимал то, что казалось для меня важным. Снимал «Ургу», снимал «Цирюльника», снимал «12»… Я не чувствую на себе давления сделанного. Абсолютно не чувствую. Приятно, конечно, иметь и Оскара, и Золотых львов и Сан-Себастьянских раковин, но они меня внутренне никак не изменили.

Иногда смотрю свою картину и удивляюсь: «Ну ничего себе мы тут рванули!». У меня нет ощущения «созданного», поэтому мне легко – у меня нет страха сделать хуже, чем раньше, я не стараюсь сделать лучше, чем раньше. Я что вижу, то пою, и мне это интересно, пока я это делаю и пока к этому готовлюсь. Пересматривать свои картины и пытаться себе подражать – этого комплекса у меня, слава Богу, нет, поэтому – что получается, то получается. Единственное, что я стараюсь работать так, чтобы это было качественно, и чтобы группа, которая работает, сама чувствовала, что, то, что она делает, это качественно. Мы выкладываемся, и это самое главное.

- Есть тема, за которую вы никогда не возьмётесь?

- У меня как-то никогда не было времени об этом думать… Какие-то картины я смотрел и понимал, что я бы этого не снимал, но вот однозначно сказать, на вскидку, не могу. Я не брался бы, скажем, выполнять иностранный заказ. Например, когда-то мне предложили снимать документальную картину о номадах (номад, представитель кочующего народа - прим.авт.) и из этого вырос фильм «Урга». Но это моя картина. Я не смог бы по заказу снимать, скажем, американскую картину с американскими актёрами и по американскому сюжету, потому что я не внутри этого. Картина «Очи чёрные» - это всё равно взгляд на итальянца глазами русской женщины. Снять картину в Америке, чтобы она стала американской, я бы просто не сумел. Понимаете, Милош Форман – великий режиссёр, он снял всемирно известную «Кукушку», но и всё равно эта картина не американская. Богданович, который снимал «Бумажную луну»: американские актёры, американский быт, американская жизнь, но и это не американская картина.

- В отрасли нашего кинематографа много проблем, однако у вас есть Летняя киношкола, в которой вы пытаетесь как-то помогать режиссёрам и актёрам… В чём её основная цель?

- Во-первых, эта школа создана с целью повышения квалификации, такой институт усовершенствования профессии. Во-вторых, это определённый социальный лифт. Для актёров, которые закончили театральные училища и уехали куда-то к себе в областные театры и хотят совершенствоваться, встать на несколько другую ступень своей карьеры. Но это не значит, что они должны оттуда уезжать и искать работу в Москве. Летняя академия – это один месяц, и то я был потрясён в прошлом году, что за один месяц они сделали три короткометражные картины, несколько спектаклей, капустник…

Мало того, уже закончив летнюю академию, они на другой год приезжают, приходят волонтёрами, кем угодно. Им нравится эта атмосфера – это очень радостно. С другой стороны, у нас семнадцать человек на место, мы можем взять только сорок человек. Предыдущие два года доказали, что есть смысл сделать её годичной. И плюс к тому, даже если человек не поступает, все материалы, которые мы получаем от него, мы вносим в базу данных. Эта база данных ляжет в основу будущего актерско-режиссерского агентства.

- Вы воспитали таких талантливых детей… Сами отправили старшего – Степана – в армию… А как надо воспитывать современных детей? На каких ценностях?

- Знаете, я, честно говоря, не вижу других ценностей, кроме тех, на которых воспитывался Александр Сергеевич Пушкин или Александр Сергеевич Грибоедов или Лев Николаевич Толстой. Меняется скорость, время, появился Интернет, новые веяния, самолёты, космос и так далее и так далее. Но все ценности – их всё равно так просто пересчитать… Во-первых, они есть в заповедях. Мне кажется, что возможно или даже необходимо наличие «своей» Арины Родионовны – это очень важно. Мама говорила, что надо воспитывать, пока лежит поперёк кровати, лёг вдоль – уже поздно.

Что касается воспитания моих детей – они воспитывались так, как воспитывались мы. И строго, и уважительно, и, конечно же, во главе стоит любовь. Но есть вещи, которые нельзя переступать. Если эти внутренние табу отслеживать и следовать им, то возникает некая внутренняя конструкция, жизненный стержень. Могут быть самые невероятные проявления воспитания. Мама, например, запрещала ножом или ножницами перерезать бечеву на конфетах или на пирожных – надо было развязать, смотать и отложить. Только потом можно было есть. Казалось бы – бред какой-то – взяли, так чего ждать? Но из этого выковывалось терпение, возможность себя остановить, не кидаться с ходу, по первому внутреннему посылу и позыву схватить.

Из этих деталей много чего складывалось. Помню, как я в детстве стоял в кондитерской в Столешниковом переулке и тётка-продавщица эти узлы вяжет и вяжет, заговорилась с кассиршей. А я думаю: «Господи, это же мне всё развязывать потом надо будет». А там уже всё в ход идёт – и иголкой, и вилочкой, и отверточкой развязать, а когда развязал - убрать. У мамы в ящике лежало очень много намотанных на винные пробки бечёвок. Развязали, смотали – только тогда можно есть. Казалось бы, что за глупость? А вот и нет. И таких примеров очень много. Совсем, казалось бы, отдалённых от того, что называется «воспитание». Но это помогало и, главное, что, в этом была потрясающая основа человеческая. То же самое и с детьми – вот эти все: «хочу – не хочу», «буду – не буду» – это же всё из детства идёт. Как «не хочу» превратилось в «надо»… И это прививается с молоком матери. Вот, ты уже взрослый – прибегаешь, жалуешься по поводу картины – «мне там сто поправок в «Родню»… а мама мне говорит: «Значит, так надо». И ты понимаешь: «Опа! Действительно, значит так надо». Никогда не надо спрашивать «за что», спрашивай - «зачем». Это ещё один урок матери, и так далее.

- У вас есть пока не осуществлённая мечта?

- Моя мечта – не потерять мечту, не потерять интерес вообще – к чему бы то ни было. Это очень важно – не устать от жизни. Это тоже одна из черт самовоспитания и самоограничения. Был эксперимент с одной мышкой: её подключили и показали – вот кнопку нажимаешь и получаешь удовольствие физиологическое. Сначала она нажимала один раз, потом два, потом пять, а потом она просто в эту кнопку уткнулась и подохла. Надо просто не превратиться в эту мышку – это внутреннее самоограничение.

Дело же не в пуританстве или ханжестве. Нет, дело в том, что вот это – да, а вот это, извините, нет. И это делается не для того, чтобы тебя похвалили – какой ты замечательный – это всё тихо делается. Вот до сих пор я могу дойти, а дальше я не пойду. И это внутренний цензор, внутренний стержень. Гармония – это когда «то, что хочешь, совпадает с тем, что можешь» – это самое главное. Поэтому я мечтал бы, чтобы не иссяк интерес к желанию того или другого желать.

- Какие книги вы любите читать? Ваши любимые книги?

- Я, в основном, люблю русскую литературу. Конечно, увлекался и Ремарком, и Хемингуэем. Но, дело в том, что я всё время снимал, и поэтому всё, что я читал, так или иначе, крутилось вокруг того, что я снимал. Если это Чехов

– значит всё, что вокруг Чехова, вместе с Чеховым, о Чехове или Чехов о ком-то… В общем, мы никогда не экранизировали произведения – мы экранизировали автора. Всё чтиво, так или иначе, вращалось вокруг того времени или тех персонажей, тех событий, которые были в то время, о котором ты снимаешь картину.

- Что касается кино – был ли у вас пример? Мастер, на которого вы равнялись?

- Хорошо, что вы не спросили «кто на вас повлиял», потому что в ответе на этот вопрос ты можешь назвать прекрасные имена, но это не значит, что они на тебя действительно повлияли. Ты говоришь о тех, кто бы ты хотел, чтобы на тебя повлиял. Я вот практически перед каждой своей картиной смотрю «Девушку с коробкой» Барнета – это 1927-й год – абсолютно потрясающая картина с Анной Стен – я прям влюблён в неё был. Я очень люблю Довженко – «Земля». Считаю потрясающим режиссёром Панфилова, считаю гением Куросаву, Бергмана… И ещё очень много, кого можно назвать. Кино – это синтетическая вещь. Я очень люблю картину «Афера» с Полом Ньюманом и Робертом Редфордом. Люблю «Пролетая над гнездом кукушки».

Всё больше и больше я нахожу в режиссёре Александрове – «Цирк» или «Весёлые ребята». Это не стоит на месте. Был такой гениальный человек, который всегда мне помогал, его не стало в прошлом году – Володя Дмитриев. Абсолютно потрясающий киновед в «Белых столбах». Я приходил к нему и говорил: «Вот у меня сцена такая-то и такая-то – вот мне нужно посмотреть, понять, что такое безысходная атака». И он мне сразу же называл несколько картин, и мне это помогало. И это не то, чтобы ты оттуда украл, но то, что давало важную атмосферу, чтобы ей надышаться. Есть режиссёры, чьи картины ждёшь. Ждёшь Кустурицу, ждёшь Копполу, ждёшь Скорсезе. Я любил и люблю Балабанова. Это живая вещь, и она всё время живёт вместе с тобой.

- Практически с самого зарождения кино одна из важнейших его составляющих – это музыка. Это одна из сложнейших режиссёрских задач – подобрать – как вы с ней справляетесь?

- Слава Богу, я работаю с Артемьевым. Для нас музыка – это всё, что слышно вообще. Это может быть звук машины, тиканье ходиков или ветер в проводах. Музыка – всё! Михаил Чехов говорил, что любое искусство пытается быть

похожим на музыку. Включая поэзию, литературу, скульптуру, архитектуру. Всё самое абстрактное и самое гармоничное и сочетающееся. Поэтому я думаю, что, помимо музыки, которая играется и записывается, существует ещё огромное количество всего того, что просто слышно. Бывает так, что капли из крана сильнее, чем десять минут симфонической музыки. Поэтому я считаю, что музыка – это всё, что слышно, а вот выбор – это зависит от тебя.

- Ваш совет начинающим кинематографистам.

- Терпение, даже терпёж. Я вывожу за скобки талант, божью искру и так далее. Главное – терпение и юмор – это чрезвычайно важно. Режиссура – это постоянный выход из положения. И вот не потерять уровень, мол: «А – да ладно! Ничего страшного – все равно зритель проглотит» – вот это беда. С этого начинается падение, а его очень не хочется.

Источник: Вечерняя Москва